19:10, 5 марта 2013

Что думают о Сталине в России и Закавказье. Доклад Фонда Карнеги за Международный Мир

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ООО "МЕМО", ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ООО "МЕМО".

"Кавказский узел" публикует Доклад Фонда Карнеги за Международный Мир, посвященный анализу результатов опроса, проведенного в России, Азербайджане, Армении и Грузии и касающегося восприятия роли И.В. Сталина в общественном сознании граждан. Опрос проведен Левада-Центром и Кавказским центром исследовательских ресурсов по заказу Фонда Карнеги за Международный Мир.

"Не умер Сталин". Эти слова, написанные советским поэтом Борисом Чичибабиным через шесть лет после смерти советского диктатора, не теряют актуальности и сегодня, шесть десятилетий спустя. Опрос, выполненный по заказу Фонда Карнеги за Международный Мир в России и — впервые — в Армении, Азербайджане и Грузии, показал, что Сталин остается важной символической фигурой. В обществах всех четырех стран одновременно сосуществуют полярные оценки Сталина, причем наличие знания о массовых репрессиях против невинных граждан не обязательно исключает восхищения Сталиным как "мудрым руководителем".

Результаты опроса

Во всех странах большинство людей заявляют, что не хотели бы жить и работать при таком руководителе страны, как Сталин, и считают, что жертвы, которые понес советский народ в сталинскую эпоху, невозможно оправдать.
Победа в Великой Отечественной войне под руководством Сталина для многих перевешивает его ответственность за гибель миллионов людей.
Для жителей Азербайджана, особенно молодых, вопрос о Сталине явно теряет свою актуальность. Около 40 процентов молодых азербайджанцев не знают, кто такой Сталин.
В Грузии положительное отношение к Сталину встречается заметно чаще, чем в других странах.
Согласно опросу, в России Сталин вышел на первое место среди "самых выдающихся" исторических фигур прошлого, но у молодых россиян он вызывает все меньше эмоций.

Выводы

Отношение к Сталину носит символический характер. Положительное отношение к Сталину не является следствием неосведомленности граждан о преступлениях сталинизма и не означает, что они хотели бы видеть во главе своей страны кровавого диктатора. Символическое значение фигуры Сталина в каждой из стран связано с тем, как они выстраивают новую государственную идентичность.
Восприятие Сталина как лидера страны-победительницы в Великой Отечественной войне — важнейшая причина положительного отношения к советскому вождю. Победа над гитлеровской Германией по-прежнему играет огромную роль в общественном сознании во всех четырех странах, где проводился опрос.
В России Путина символическое значение Сталина существенно возросло. Хотя руководство страны не прославляет Сталина напрямую, упор на государственный патернализм укрепляет его символическую роль. Подлинная десталинизация равносильна радикальному пересмотру традиционной модели российского государства.
Среди молодежи растет число тех, кто равнодушен к фигуре Сталина. "Несоветские" россияне — молодое поколение горожан, обладающих современными профессиональными навыками, отказываются от традиционного патерналистского отношения к власти.
В Грузии Сталин воспринимается в первую очередь как самый знаменитый сын грузинского народа. Усилия президента Саакашвили, направленные на развенчание Сталина и осуждение преступлений сталинизма, не оказали существенного воздействия на настроения грузинского общества.

Введение¹

Томас де Ваал

Иосиф Сталин умер в марте 1953 года, но и через шестьдесят лет — и по прошествии двух десятилетий после распада Советского Союза — он в каком-то смысле по-прежнему жив. Сталин похоронен в центре Москвы на Красной площади, его изображения продаются на российских и грузинских рынках, а на политических митингах можно встретить людей с его портретами. В 2012 году в российском рейтинге великих людей отечественной истории Сталин занял первое место.

Многие усматривают в этом причину для тревоги, и за последние несколько лет в прессе появлялось множество статей, говорящих о "культе Сталина" в бывшем СССР². Однако популярность этого политического деятеля — проблема, требующая детального анализа. Ведь на самом деле никто не хочет возвращения ГУЛАГа, а все постсоветские страны, даже самые авторитарные, все-таки далеки от сталинского типа управления³. Что же кроется за положительными оценками этой фигуры? Кто его почитатели и каковы их аргументы?

Эти вопросы важны не только для рассуждений об использовании исторической памяти. Они напрямую связаны с современной политикой, отношениями между государством и обществом и вопросами образования на территории бывшего СССР.

Чтобы пролить свет на эти сюжеты, Фонд Карнеги за Международный Мир обратился к двум организациям, изучающим общественное мнение, — Левада-Центру в Москве и Кавказскому центру исследовательских ресурсов (Caucasus Research Resource Centers — CRRC) в Ереване, Баку и Тбилиси. Мы предложили им задать восемь одинаковых вопросов гражданам России, Армении, Азербайджана и Грузии об их отношении к Сталину. Опросы проводились в октябре—ноябре 2012 года.

Подобное сравнительное межстрановое исследование проводится впервые. Левада-Центр может сопоставить свои результаты с целым рядом опросов о Сталине, которые проводились в России с конца 1980-х годов, однако в трех южнокавказских государствах данные общественного мнения об этом историческом персонаже отсутствуют: гражданам этих стран ни разу не задавали подобные вопросы с момента получения ими независимости в результате распада СССР.

Поскольку результаты этих опросов различаются от страны к стране, можно говорить о том, что образов Сталина много — например, российский Сталин не такой, как грузинский. В своем знаменитом эссе историк Альфред Рибер назвал Сталина "человеком пограничья" (“man of the borderlands”), который сумел создать себе тройную идентичность — одновременно пролетария без национальности, грузина и русского⁴. Тот факт, что ему удавалось успешно позиционировать себя во всех трех ипостасях, объясняет, почему его фигура до сих пор вызывает уважение у разных категорий людей, имеющих друг с другом мало общего, — у несгибаемых коммунистов, у грузинских националистов и у российских державников.

Некоторые из полученных нами результатов стороннему наблюдателю могут показаться неожиданными. Проведенный Львом Гудковым анализ динамики общественного мнения в России со времен перестройки и вплоть до нашего опроса определенно показывает, что одобрение Сталина укрепилось с момента распада СССР. Этот факт имеет множество объяснений; по крайней мере, одной из причин является то, что в отношении к власти в России по-прежнему широко распространены патерналистские настроения и лояльность всевластному правителю.

Результаты опроса на родине Сталина, в Грузии, вызывают бóльшую тревогу: там целых 45 проц. граждан дают положительную оценку диктатору, а 68 проц. готовы назвать его "мудрым правителем". В Армении же 38 проц. (самый высокий показатель из всех опрошенных стран) соглашаются с утверждением: "Наш народ никогда не сможет обойтись без руководителя такого типа, как Сталин, который придет и наведет порядок". В Азербайджане, чьи граждане в целом выразили Сталину наименьшее одобрение, интересным открытием для нас стало то, что 22 проц. населения (и 39 проц. среди молодежи) вообще не знают, кто это такой.

Конечно, все эти цифры требуют тщательного осмысления, и мы попросили трех авторитетных ученых из России и Грузии их проанализировать. Противоречивые данные, которые мы получили, свидетельствуют о том, что перед нами многомерная картина со множеством нюансов. Например, даже те, кто говорит, что восхищается Сталиным, могут не одобрять его жестокость. Количество людей, отвечающих, что сталинским преступлениям "нет оправдания", весьма значительно — от 45 до 57 проц. в четырех исследуемых нами странах. Лев Гудков пишет о том, что в России любовь к Сталину является следствием неудач демократического режима и что Владимир Путин искусно манипулирует образом Сталина для укрепления своей "властной вертикали". Лаша Бакрадзе убедительно показывает, что восхищение некоторых грузинских граждан Сталиным носит практически религиозный характер и может совершенно не совпадать с их политическими взглядами. Действительно, в нашем опросе большой процент грузин говорят, что поддерживают демократию. (Говоря о противоречиях, стоит добавить, что, согласно опросам, самым авторитетным человеком в Грузии является Патриарх Грузинской православной церкви.)

Неудивительно, что многие опрошенные, особенно пенсионеры, говорят, что уважают Сталина за победу над Гитлером. При этом на Кавказе это мнение более широко распространено, чем в России. Не надо забывать, что и на Западе негативный образ Сталина осложняется его ролью лидера государства, победившего Гитлера (достаточно посмотреть на популярные фотографии Ялтинской конференции 1945 года, где Сталин сидит рядом с Уинстоном Черчиллем и Франклином Рузвельтом).

Возвращаясь к сегодняшнему дню, наши авторы задаются вопросом о том, почему проект десталинизации на постсоветском пространстве не удался. Мария Липман пишет о "двух с половиной" кампаниях по десталинизации в России, ни одна из которых не была доведена до конца и не проникла в глубь российского общества. Лаша Бакрадзе рассказывает о том, как прозападное правительство Михаила Саакашвили сносило памятники Сталину, однако не потрудилось обсудить свои действия с грузинским обществом: грузинские власти не стали интересоваться тем, что сами граждане думают о том, нужно ли сносить эти памятники и почему и следует ли, наоборот, увековечить память жертв сталинского режима. Подобно тому как, по распоряжению Никиты Хрущёва, в 1961 году тело Сталина было тайком вынесено из Мавзолея на Красной площади, грузинское правительство в 2010-м снесло огромный памятник вождю в его родном городе Гори, никого не предупреждая и ни с кем не советуясь. Впрочем, и тело, и памятник были в результате перенесены лишь на несколько метров.

Наше исследование показало, что, как бы мы к этому ни относились, на постсоветском пространстве Сталин является фигурой настоящего, а не прошлого. Мы надеемся, что эта публикация вызовет содержательную дискуссию о природе и эволюции представлений о Сталине на территории бывшего СССР.

В цифрах

"Не умер Сталин"

Мария Липман

Пятого марта 1953 года Иосиф Сталин умер от инсульта на так называемой ближней даче. В 1959-м советский поэт Борис Чичибабин написал:

Однако радоваться рано —
и пусть орет иной оракул,
что не болеть зажившим ранам,
что не вернуться злым оравам,
что труп врага уже не знамя,
что я рискую быть отсталым,
пусть он орет, — а я-то знаю:
не умер Сталин⁵.

В книге американского историка Мартина Малия сюжет, посвященный смерти Сталина, завершается следующими словами: "Хотя физически [Сталин] уже умер, он был все еще жив; в моральном и политическом смысле он будет жить и дальше вплоть до кончины советской системы в 1991 году. Оставшиеся сорок лет советской истории будут отягощены главной проблемой: как похоронить Сталина? Три главных его преемника — Хрущёв, Брежнев и Горбачёв — будут неизбежно сталкиваться с проблемами, которые созданы сталинским наследием"⁶.

Книга Малии была опубликована в 1994 году; тогда ему казалось, что уж в 1991-м советской системе точно пришел конец — теперь Сталин умер окончательно. Но Малия поторопился: наследие Сталина, сталинизм в России не удалось преодолеть до сих пор, и годы путинского правления демонстрируют это особенно наглядно.

Новый опрос, проведенный Левада-Центром по заказу Фонда Карнеги за Международный Мир для данной публикации, — очередное свидетельство того, насколько сложным остается отношение к Сталину в сегодняшней России.

Ответы на вопросы о Сталине неизменно противоречат друг другу, и наш опрос — не исключение. Скажем, не менее двух третей россиян в нашем опросе считают, что Сталин — "жестокий, бесчеловечный тиран, виновный в уничтожении миллионов невинных людей". Но одновременно почти половина опрошенных полагают, что Сталин — "мудрый руководитель, который привел СССР к могуществу и процветанию". Более половины российских граждан разделяют мнение, что сталинские репрессии являются политическим преступлением, которое ничем невозможно оправдать, но при этом почти две трети согласны, что "какие бы ошибки и пороки ни приписывались Сталину, самое важное — что под его руководством наш народ вышел победителем в Великой Отечественной войне" (то есть оправдание сталинским преступлениям все-таки есть!).

Забальзамированный Ленин по-прежнему выставлен в Мавзолее, который сохраняет торжественно-мрачную атмосферу почитания большевистского вождя. Именем Ленина по-прежнему названы улицы и площади российских городов, его памятники стоят по всей России, но память о вожде мирового пролетариата и основателе советского государства постепенно тускнеет. Тем временем Сталин в восприятии россиян за постсоветские годы постепенно дорос до статуса самого выдающегося общественного деятеля, "оказавшего наиболее значительное влияние на мировую историю" (см. таблицу 1 в статье Льва Гудкова в этом сборнике), несмотря на то, что его образ практически отсутствует в физическом публичном пространстве. Путешествующему по России нипочем не догадаться, кого россияне считают своим главным героем. В стране практически нет ни памятников, ни портретов Сталина, его именем не названы ни улицы, ни заводы. Статус "секретного героя" отражает сущностную неопределенность, свойственную постсоветской государственной идентичности России. Общественное восприятие Сталина противоречиво, а официальный дискурс уклончив и двусмыслен. Хотя Сталин не присутствует в физическом пространстве страны, наследие сталинизма явственно ощущается в нынешнем российском политическом порядке и в отношениях между государством и обществом.

Две с половиной десталинизации

Уже мертвый Сталин лишил жизни сотни сограждан, раздавленных в гигантской толпе, рвущейся посмотреть на труп вождя, выставленный в Колонном зале. Но очень скоро, в том же 1953 году, люди стали возвращаться из лагерей, начался процесс реабилитации невинно осужденных и расстрелянных. Культ Сталина между тем никуда не делся: его труп был забальзамирован, подготовлен для вечного поклонения и уложен возле ленинского, а шесть его литер начертаны на Мавзолее под пятью ленинскими.

Можно предположить, что смягчение режима после смерти Сталина было неизбежным, но не менее неизбежной была и кровавая борьба за власть — взаимный страх и недоверие среди приспешников Сталина были слишком сильны. Умертвив нескольких наиболее опасных конкурентов, Хрущёв стал лидером послесталинского СССР и в 1956 году начал первую кампанию десталинизации — развенчание культа личности Сталина. Хрущёв обвинил вождя в массовых незаконных репрессиях, выпустил из тюрем и лагерей множество невинно осужденных и последовательно выкорчевал изображения и упоминания Сталина на всем советском пространстве. В Мавзолее снова был один труп вместо двух — в 1961 году лишние шесть литер оперативно убрали, а самого вождя потихоньку перезахоронили. Но неподалеку — хрущёвская десталинизация была жестко ограничена необходимостью сохранить советскую коммунистическую систему, а также созданное и упроченное Сталиным мировое устройство, в котором мир советского коммунизма противостоял Западу.

Хрущёвская десталинизация породила брожение в обществе — и в СССР, и в странах соцлагеря. В Советском Союзе кто-то считал развенчание Сталина недостаточным и требовал более широких разоблачений, другие возмущались очернением вождя, которому еще вчера поклонялись, как богу. (В Грузии возмущение вылилось в массовые беспорядки, которые вскоре были жестоко подавлены. — см. статью Лаши Бакрадзе в этом сборнике.)

В окружении Хрущёва развенчание культа личности вызывало растущую тревогу: осуждение верховного лидера и общественное бурление подрывали легитимность режима, в основе которого была абсолютная непогрешимость коммунистического государства. В 1964 году Хрущёв был отстранен от власти, и советское руководство, которое пришло ему на смену, быстро свернуло антисталинскую кампанию. Разоблачения Сталина прекратились, но и возвеличивать его не стали; в Мавзолее Ленин по-прежнему оставался в одиночестве; не были возвращены ни сталинские названия, ни статуи, ни портреты. Упоминания о Сталине практически отсутствовали в общественном пространстве⁷.

Накопившийся к тому времени общественный вклад в десталинизацию — в литературе и общественной мысли — был задвинут на периферию, запрещен, загнан в подполье. Та угроза, которую Чичибабин чувствовал еще в разгар хрущёвской оттепели, осуществилась: Сталин подспудно продолжал жить в СССР.

Следующая волна десталинизации началась в горбачёвскую перестройку, ключевым элементом которой стало "заполнение белых пятен истории" и поток публикаций, возвращавших гражданам СССР правду о советском коммунизме. По сравнению с дозированными хрущёвскими разоблачениями, в десталинизации горбачёвской поры с жаром и энтузиазмом участвовало советское общество в целом. Процесс возвращения истории шел лавиной, которая смела остатки легитимности советского режима и в конце концов увлекла за собой и Советский Союз.

Первый президент постсоветской России Борис Ельцин законодательно закрепил отказ от советской системы и принял — по крайней мере, на бумаге — западную модель государственного устройства со всеми ее демократическими институтами.

Но энтузиазм, связанный с низвержением КПСС, отказом от коммунистического наследия и осуждением сталинизма, длился недолго. Совсем скоро его заслонили неустройство и тяготы раннего посткоммунистического периода; Ельцин столкнулся с непримиримой оппозицией коммунистов в парламенте. Для коммунистов сопоставление России 1990-х со сталинским СССР было незаменимым политическим орудием: сравнение Советского Союза, победившего гитлеровскую Германию и ставшего сверхдержавой наравне с Америкой, с Россией Ельцина — слабой, утратившей позиции в мире — в глазах их сторонников доказывало национальное предательство и самого Ельцина, и побежденного им Горбачёва. Неуклонное снижение общественной поддержки Ельцина, жесткое противостояние с коммунистами и огромный груз экономических, социальных и прочих проблем препятствовали закреплению десталинизации как государственной политики — даже если Ельцин и ставил перед собой такую задачу. Сталин остался лежать на Красной площади (а Ленин в Мавзолее), память о жертвах ГУЛАГа так и не была увековечена на государственном уровне. Попытка правового осуждения советского коммунизма окончилась неудачей: "суд над КПСС", начавшийся в 1992 году, ввел политические и финансовые ограничения на деятельность компартии в России, но не смог вынести обвинительный вердикт по поводу преступлений советского режима.

Власть Путина и Сталин как политический символ

С первых дней своего президентства Путин приступил к укреплению государства, радикально ослабленного при его предшественнике. Довольно быстро он положил конец политическому противостоянию, в частности, достиг компромисса — немыслимого для Ельцина — с коммунистами в Думе. Это позволило смягчить политические страсти в обществе и облегчило постепенное восстановление централизованного контроля над всей политической жизнью страны. Режим, построенный Путиным, ориентировался на советский извод традиционной российской модели: централизованная, ничем не ограниченная власть государства, слабое, безвластное общество и опора на службу безопасности как на главный инструмент контроля.

Обращение к сущностно советским политическим образцам естественно влекло за собой символическое возвращение Сталина, очередной раз подтверждая чичибабинское пророчество. В 2000-е Сталин был по-прежнему жив — поскольку государственный патернализм и безусловное доминирование государства над обществом вновь оказались ко двору в постсоветской России.

В отличие от российских коммунистов правительство Путина не прославляло Сталина и не делало его своим знаменем. Главным риторическим приемом стали умолчания и уклончивость (ранее принятые на вооружение брежневским руководством). В публичных выступлениях первых лиц государства Сталин упоминается редко, и скорее с осуждением. Президентство Медведева было даже отмечено чем-то вроде "третьей волны десталинизации", на счету которой антисталинский видеоблог Медведева конца 2009 года⁸, его интервью "Известиям" в 2010-м⁹, а также участие Путина в поминовении жертв Катыни¹⁰ и даже заявление Думы о "Катынском преступлении, совершенном по прямому указанию Сталина и других советских руководителей"¹¹.

Еще раньше, в годовщину массового террора 1937-го года, президент Путин посетил расстрельный полигон Бутово. Сказанные там слова были для Путина необычно эмоциональны, казалось, он был искренне потрясен увиденным: "Умопомрачение какое-то… Кажется, что это невозможно. За что?!"; "Многое нужно сделать для того, чтобы это никогда не забывалось. Для того чтобы мы всегда помнили об этой трагедии"¹².

Высказывания, подобные приведенным выше, содержащие прямое осуждение сталинского режима, на высшем официальном уровне звучат крайне редко. Медведевская "десталинизация" была практически свернута с окончанием его президентства и возвращением в Кремль Путина¹³.

Но даже те немногие антисталинские заявления, которые были сделаны руководителями страны, оказывались фактически дезавуированы их собственными словами, сказанными по иным поводам.

Менее чем два месяца после эмоционального посещения Бутово Путин отмечал другую дату: исполнилось 90 лет отечественным спецслужбам. Юбилей праздновала ФСБ — наследница советских спецслужб, осуществлявших среди прочего и расстрелы в Бутово (включая особенно потрясшую Путина казнь 12-летнего мальчика и его бабушки¹⁴), и массовое уничтожение поляков в Катыни, в годовщину которого Путин преклонял колени бок о бок с польским премьер-министром Дональдом Туском. Во время торжественного приема в Кремле Путин, разумеется, не говорил о трагедии, которая никогда не должна быть забыта. И уж тем более не вспоминал о более позднем времени, когда КГБ преследовало диссидентов, упекая их в лагеря и психушки — том времени, когда служил в КГБ он сам. Вместо этого он сказал, что "сегодня наш долг — вспомнить героические страницы истории отечественных специальных служб"¹⁵.

С неменьшей теплотой ФСБ поздравлял и президент Медведев, хотя сам в КГБ не служил и в целом, в бытность президентом, старался выглядеть современнее и либеральнее собственного ментора¹⁶. В своем выступлении на торжественном вечере, посвященном Дню работника органов безопасности¹⁷, в 2011 году он выразил твердую уверенность, что сотрудники ФСБ будут продолжать "профессиональные традиции своих предшественников" — тех самых исполнителей массовых репрессий, которые Медведев в видеоблоге назвал "величайшей трагедией в истории России".

Сами сотрудники ФСБ и подавно не отказываются от наследия предшественников. Мощным символом, подтверждающим правоту Бориса Чичибабина, служит дом на Лубянке: ФСБ занимает то самое здание, в чьих подвалах предшественники нынешней спецслужбы пытали и расстреливали собственных сограждан. При Путине ФСБ стало важнейшим кадровым резервом для высоких государственных назначений, а его сотрудники получили широчайший доступ к источникам обогащения. При этом в сегодняшней России они пользуются полной неподконтрольностью — в отличие от хрущёвского и брежневского времени, когда госбезопасность находилась под властью компартии.

Даже если в редких случаях (как правило, связанных с сиюминутной политической конъюнктурой) высшие лица российского государства выступали с осуждением массовых репрессий, официальная риторика о сталинском терроре имеет строгие пределы. Допустима дозированная скорбь о жертвах сталинских преступлений, но вопрос об ответственности за них обсуждению не подлежит. Режим, который и сегодня строится на принципах безусловной правоты государства и ведущей роли служб безопасности в госуправлении, последовательно избегает разговора о связи этих принципов с систематическим массовым истреблением собственных сограждан. Это одна из причин того, почему в постсоветской России до сих пор отсутствует государственный дискурс о советском прошлом в целом и о сталинизме в частности. И по-прежнему отсутствует национальный мемориал памяти жертв сталинизма — государство неуклонно отказывается поддержать общественные инициативы по сооружению такого центра поминовения.

Сталин как предмет общественных разногласий

Хотя дискуссия о сталинизме была отодвинута на периферию, сам сюжет в сегодняшней России не является запретным. В отличие от советского времени правительство не пытается навязать гражданам единственно верный образ мыслей. Художественная и историческая литература о ГУЛАГе доступна любому — и в библиотеках, и в книжных магазинах. Путин лично встречался с вдовой Александра Солженицына и заручился ее согласием на публикацию сокращенной версии "Архипелага ГУЛАГ" для российских школьников. Исследователи сталинизма, в целом, свободны в выборе тем, публикациях, участии в конференциях и в России, и за границей — правда, попытки получить доступ к архивным документам сегодня наталкивается на серьезные препятствия. Деятельность, связанная с архивными разысканиями и сохранением памяти о преступлениях сталинизма, — в первую очередь речь идет об обществе "Мемориал" — сопряжена с определенными рисками (одна из новых угроз — закон 2012 года об "иностранных агентах"), но "Мемориал" и его многочисленные местные филиалы тем не менее приспосабливаются к неблагоприятной среде и — по крайней мере, пока — продолжают свою работу. Несмотря на многократные заявления официальных лиц о необходимости ввести единый, "политически правильный" учебник российской истории ХХ века¹⁸, подобное идейное единообразие так и не было воплощено в жизнь (не в последнюю очередь оттого, что, как было сказано выше, у нынешней власти отсутствует сформулированный, единый дискурс о советском прошлом), и у учителей — тех, кому это нужно — пока остается возможность выбора. Хотя национальный мемориал не создан, на местном уровне существует множество памятников, мемориальных камней и иных форм увековечения памяти о жертвах ГУЛАГа¹⁹. В негосударственных СМИ материалы о сталинизме появляются довольно часто (этой тематикой активно занимаются "Новая газета", "Эхо Москвы", "Ведомости", список, разумеется, не полный); даже на государственном телевидении встречаются передачи и экранизации, повествующие о государственном терроре и репрессиях²⁰.

Наряду с антисталинскими взглядами и восприятием Сталина как "спорного" персонажа отечественной истории, в обществе присутствуют и активно, даже агрессивно просталинские настроения, которые находят себе выход, в частности, в весьма обильной литературе, в отличие от государственного дискурса не стесняющей себя недомолвками и двусмысленностями. В главных книжных магазинах Москвы книги, прославляющие Сталина, расположены на полках по соседству с историческими исследованиями отечественных и зарубежных историков. Эту литературу публикуют несколько издательств, два из которых работают под эгидой крупнейшего российского издателя "Эксмо". В недавней работе эти произведения охарактеризованы как "псевдоистория, написанная со сталинистских позиций". По оценкам автора, по меньшей мере сотня подобных книг издана крупными тиражами. Среди названий: "Запретная правда о “сталинских репрессиях”", "СССР без Сталина: путь к катастрофе", "На пути к 1937 году: Сталин против Красных олигархов" и др. Подобная литература пользуется большим спросом: косвенным свидетельством здесь является то, как размещены эти книги на магазинных полках: по наблюдениям того же автора, сталинистская литература повернута обложкой к покупателю, тогда как работы историков — корешками²¹.

Но, как показывает наш опрос, "крайности" часто совмещаются, и совсем нередко один и тот же человек соглашается с обеими характеристиками: Сталин — тиран, повинный в смерти миллионов людей, и Сталин — мудрый и могущественный лидер, который победил Гитлера. Как пишет Лев Гудков в своей статье для этого сборника, в коллективном сознании россиян "национальное величие" неотделимо от "насилия и грубой силы". По словам Бориса Дубина, образы России как "могучей страны, великой державы" и России как жертвы "с ее вековыми испытаниями" и "готовностью привыкать и переносить тяготы" "в коллективном сознании неотрывны друг от друга, они друг друга поддерживают и укрепляют: это два плана представлений россиян о себе, о коллективном “мы”"²².

Образ великой державы воплощен наиболее мощно и убедительно в победе СССР над Гитлером, которая для подавляющего большинства россиян является предметом национальной гордости. Победа особенно важна ввиду острого дефицита исторических событий, память о которых объединяла бы нацию. Правительство Путина, испытывающее нехватку инструментов для консолидации нации²³, активно эксплуатирует риторику Победы.

По мере того как эти события уходят все глубже в прошлое и уже почти не остается тех, кто помнит о Войне живой памятью, празднование Дня Победы становится с каждым годом все торжественнее, а само официальное представление о Войне все более редуцируется до "вероломного нападения" и "победы", отсекая все обстоятельства предвоенной и послевоенной истории, а также вообще все, что противоречит формуле "Россия — держава-победительница". Победа занимает важнейшее место на общенациональных телеканалах, и упор на победу вкупе с лагерными образами Шаламова и Солженицына — одно из объяснений сложности и двусмысленности восприятия Сталина.

Сталин — главнокомандующий советской армии-победительницы не может быть подвергнут безоговорочному осуждению. Иными словами, Сталин остается в России воплощением Государства на вершине его мощи. Утратив статус сверхдержавы, Россия цепляется за Сталина-триумфатора и вершителя мировых судеб как за своего рода компенсацию унижений, через которые ей пришлось пройти после краха коммунистической империи и распада СССР.

Другой аспект восприятия Сталина, тот, что ассоциируется с представлением людей о собственной беззащитности перед лицом жестокого тирана, более опосредован. В результате многовекового исторического опыта России и особенно самого недавнего, советского опыта, в сознании россиян глубоко укоренено представление о всесилии государства и о том, что наилучшей стратегией для человека в России является приспособление к опасной и часто непредсказуемой среде, где все определяется волей правителя. Этот опыт лежит в основе патерналистского мироощущения — все равно все в "их" власти, так что лучше не рыпаться. Российский патернализм, конечно, уже давно не сталинского образца — где во главе стоял отец-садист, готовый всякого в любую минуту подвергнуть мучительным истязаниям и лишить жизни. Опросы, в частности, и тот, что проведен для данной публикации, неизменно свидетельствуют, что значительное большинство россиян не хотели бы "жить при Сталине". Патернализм, по которому многие в России испытывают ностальгию, — это патернализм 1970-х годов, когда режим стал помягче, когда большинство уже не должно было жить в страхе, жизнь немного наладилась и государство худо-бедно гарантировало уверенность в завтрашнем дне. Сегодняшний путинский патернализм обеспечивает на круг более высокий уровень жизни — но на фоне вопиющего имущественного неравенства, злоупотребления властью и безнаказанностью тех, кто силен и богат.

Большинство российских граждан по-прежнему делают выбор в пользу бездействия и лояльности властям, при этом не переставая привычно возмущаться несправедливостью, коррупцией и беззаконием "слуг народа". Примерно 80 проц. россиян год за годом отвечают в опросах, что от них ничего не зависит и что они не способны оказать никакого влияния на государственные решения²⁴. Тем самым выбирая иждивенческую позицию и предоставляя государству решать за них, российские граждане ему не доверяют; ими движет страх перемен и желание, прежде всего, снять ответственность с самих себя. Пока власти более или менее исправно платят зарплаты и пенсии, граждане готовы мириться и с вороватостью, и со злоупотреблениями — протестовать и качать права бессмысленно, ведь я, мы все равно не можем ни на что повлиять. При этом где-то на дне сознания — или даже глубже — теплится почти невербализованная надежда, что в случае окончательной катастрофы, иностранного нашествия, государство как-то взнуздает нас, сирых, и мы одолеем и победим.

"Несоветские" россияне: возникновение нового мировосприятия

Десятки тысяч москвичей, вышедшие на улицу в конце 2011 года, протестовали против фальсификации парламентских выборов. Но почти сразу стало понятно, что главный мотив протеста — не политический, а моральный. Своим присутствием на площади участники массовых акций протеста выражали глубинное неприятие той модели государственного управления, которая была выстроена Путиным за годы его правления. Воровство, коррупция, ложь и безбрежный цинизм вызывали именно моральную неприязнь — и участники митингов заявляли о своем отвращении, о том, что больше не желают со всем этим мириться.

Протестующих определяли как средний или креативный класс, новых горожан или подлинных граждан, но одно несомненно: они представляют собой новый социальный тип, который не существовал в предшествующую советскую эпоху. Это российские граждане, стряхнувшие с себя традиционное мироощущение иждивенцев. Значительная часть протестующих — продукт новой, постиндустриальной экономики, которая в сегодняшней России сконцентрирована главным образом в столице. Те, кто входит в состав этого меньшинства, привыкли самостоятельно принимать решения и совершать выбор — профессии, карьеры, образа жизни; они освоили ценности личного достижения и индивидуального успеха, которые практически отсутствовали в национальном историческом опыте.

Эти несоветские россияне не испытывают безусловного пиетета к символам советского величия (они могут относиться к ним критически или просто не проявлять к ним интереса); им не нужен Сталин и сталинистские образцы для компенсации собственной слабости — они просто не чувствуют себя слабыми и относятся к себе с уважением. Они ощущают себя частью современного открытого мира и хотели бы, чтобы Россия перестала цепляться за символы прошлого и жила, глядя в будущее, а не повернувшись к нему спиной.

Те, кто вышел на улицы в конце 2011 года, составляют незначительное меньшинство. Но число несоветских россиян, отказавшихся от патернализма, будет неизбежно расти по мере того, как молодежь из провинций устремляется в Москву и другие крупные города, овладевает новыми профессиями и осваивает современный образ жизни. Восприятие Сталина — один из показателей этого процесса: результаты нашего опроса свидетельствуют о существенных различиях, связанных с возрастом, городским или сельским происхождением, уровнем образования и проч. Можно видеть тенденцию нарастающего безразличия к образу Сталина, особенно среди молодых россиян: среди тех, кому от 18 до 24 лет, равнодушие к Сталину встречается почти вдвое чаще, чем у тех, кому больше 55.

Для молодых Сталин постепенно утрачивает символическую нагрузку и становится просто персонажем из далекого прошлого, не имеющим никакого отношения к их жизни. Более молодые, более образованные, жители Москвы и те, кто пользуется интернетом как источником новостей и иной политической информации, чаще своих пожилых соотечественников заявляют о несогласии с тезисом: "наш народ никогда не сможет обойтись без руководителя такого типа, как Сталин, который придет и наведет порядок".

Российское общество становится более разнообразным, и одним из важнейших критериев различий является отношение к государству. Патерналистский порядок, установленный Путиным, черпает легитимность в системе символов, которую можно обозначить как сталинистскую: непогрешимость государства, патриотизм, понимаемый как лояльность власти, и нелояльность, рассматриваемая как преступление. Эти символы все меньше годятся для объединения нации, но для консервативного и инертного большинства они все еще живы и действуют. Символ "Сталин" постепенно тускнеет, но пока сохраняет силу — не в последнюю очередь потому, что новое модернизированное меньшинство, которое могло бы стать мотором движения вперед, пока не смогло предложить собственную систему символов, новых героев и идей. От этого стихи Чичибабина и сегодня сохраняют актуальность:

А в нас самих, труслив и хищен,
не дух ли сталинский таится,
когда мы истины не ищем,
а только нового боимся?
Я на неправду чертом ринусь,
не уступлю в бою со старым,
но как тут быть, когда внутри нас
не умер Сталин?²⁵

Та трансформация, которую переживает Россия, шире и масштабнее, чем продвижение от советского коммунизма к рыночной экономике. Рано или поздно России предстоит освободиться от тяжкого наследия монопольной государственной власти, подавляющей общественные силы. Сталин — как символ, а не как историческая фигура — важнейшее препятствие на этом пути. Истинная и окончательная десталинизация равнозначна возникновению в России новой государственности, которая потребует отказа от традиционных отношений между государством и обществом и от всевластия спецслужб. И пока Россия не справится с этой задачей — или, по крайней мере, не возьмется за нее всерьез, Сталин будет жить.

Мифологема "вождя": к социологии одного тоталитарного символа

Лев Гудков

Имя Сталина — показатель значимости символических ресурсов в постсоветских странах или инерции идеологических институтов советского времени, продолжающих свою работу уже в новых условиях. Существование сталинской мифологемы через 60 лет после смерти диктатора имеет, по крайней мере, два объяснения. Во-первых, по-прежнему сохраняется запрос различных элит на представления о самодостаточной и суверенной власти, а во-вторых, образ Сталина адаптируется к вызовам времени, то есть к потребности режима в подобном персоналистском мифе, который легитимирует и оправдывает подавление представительства групповых интересов, идей самоорганизации общества, свободы человека и неотчуждаемости его прав. Сила подобного мифа измеряется его способностью присоединить к основной схеме "гениального вождя и учителя", разработанной в 1930—1950-е годы, новые представления и пропагандистские клише. Новые клише могут включать в себя ностальгический образ генералиссимуса — победителя в войне с Германией, или лидера мировой коммунистической державы, или символ национального превосходства (русских и других национальных общностей), образец государственного "эффективного менеджера", обеспечившего форсированную модернизацию отсталой страны. При этом смысловая доминанта интерпретации Сталина (или, соответственно, массового восприятия, навязанного пропагандой) остается неизменной: абсолютная власть диктатора, не подлежащая контролю или ограничению со стороны общества. Общество же мыслится пассивным, зависимым от этой власти, направляемым ее волей и интересами.

В 1989 году на просьбу социологов назвать "самых выдающихся людей, общественных и культурных деятелей, оказавших наиболее значительное влияние на мировую историю", имя Сталина в России назвали всего 12 проц. опрошенных (11-е место в списке, включавшем больше сотни различных деятелей)²⁶. Через 23 года Сталин — впервые за все время опросов общественного мнения — занял в этом списке ведущую позицию (его назвали 42 проц. опрошенных; см. таблицу 1).

В конце 1990 года, на излете перестройки, мало кто в России думал, что Сталин останется в ее истории в каком-нибудь ином контексте, кроме описаний массового террора, коллективизации, голода, военной катастрофы 1941 года, антисемитской кампании под лозунгом "борьбы с космополитами" и т.п. В начале 1991-го подавляющее большинство опрошенных считали, что через поколение о нем будут помнить только профессиональные историки (лишь 0,2 проц. респондентов придерживались противоположного мнения). Семьдесят процентов полагали тогда, что к 2000 году его забудут или он не будет иметь никакого значения, всего 10 проц. опрошенных считали, что через 10 лет имя Сталина будет еще что-то значить для "народов СССР" (у остальных не было какого-либо определенного мнения на этот счет).

Медленный рост восстановления "величия Сталина" наблюдался на протяжении всех 1990-х годов. Но перелом в общественном отношении к нему наступил с приходом к власти Владимира Путина и установлением в России авторитарного режима. Масштабная программа реидеологизации общества, развернувшаяся сразу после прихода Путина к власти, достигла своей кульминации во время подготовки к празднованию 60-летия Победы над Германией. Тогдашний формальный руководитель правящей "Единой России" и спикер Госдумы Борис Грызлов в день рождения Сталина (21 декабря 2004 года) возложил цветы к его памятнику у стены Кремля и призвал пересмотреть историческую оценку Сталина. Он заявил, что "перегибы" деятельности Сталина не должны закрывать для нас "незаурядность" личности этого человека, который как "лидер страны многое сделал для Победы в Великой Отечественной войне". Секретарь ЦК ВКП (б) Александр Куваев назвал Сталина "самым выдающимся государственником", "политиком, которого сегодня не хватает России", и заявил, что "сегодня Россия в плачевном состоянии", а потому ей "нужен новый Сталин". Начиная с 2002—2003 годов Сталин открыто становится предметом телевизионной пропаганды и политической рекламы. Постоянно поднимается вопрос о введении единого, официально одобренного и утвержденного школьного учебника по истории ХХ века, политики говорят о необходимости борьбы с "искажениями истории".

Реабилитация Сталина носила осторожный и двусмысленный характер: не отрицая самого факта массовых репрессий и преступлений сталинского режима, путинские политтехнологи старались отодвинуть эти обстоятельства на задний план, всячески подчеркивая заслуги Сталина как полководца и государственного деятеля, который обеспечил модернизацию страны и превращение ее в одну из двух мировых супердержав. Результатом этой политики (и одновременно признанием эффективности пропаганды) можно считать то, что уже в 2008 году на вопрос: "Будут ли через 50 лет люди в России вспоминать о Сталине, и если да — то с какими (хорошими, плохими или смешанными) чувствами?", респонденты давали уже не столь однозначные, как ранее, ответы. Двадцать три процента россиян полагали, что в будущем Сталина полностью забудут, но относительное большинство опрошенных (45 проц.) все же полагали, что вспоминать о нем будут, правда, "со смешанными чувствами". Полярные и четко выраженные мнения представлены равным, хотя и незначительным числом респондентов: положительные установки проявлены у 7 проц. респондентов, негативные — у 9 проц. (16 проц. затруднились с ответом). Сам этот факт — малое число тех, кто сохраняет выраженно негативную оценку диктатора, и составляет важнейшую проблему социологического анализа российского общества и возможностей его трансформации.

Реакция населения на усилия кремлевской пропаганды, направленные на возвращение Сталина в публичное пространство, кажется очевидной: за 20 лет отношение к нему поменяло знак — с резко негативной оценки до признания "положительной в целом" его роли в истории страны. Но у этой реакции есть и парадоксальный аспект: за десять лет путинского правления снизилось как число тех, кто позитивно, по меньшей мере с уважением, относился к Сталину (с 38 проц. до 31 проц.), так и тех, кто относился к нему "с отвращением, ненавистью и страхом" (с 43 проц. до 24 проц.). Возобладало, вопреки ожиданиям, равнодушие к самой проблеме. Доля индифферентных выросла с 12 проц. в 2000 году до 44 проц. в 2008 году, причем среди молодежи, на которую, собственно, и были направлены усилия путинских политтехнологов и пропагандистов, такие ответы стали доминирующими — 59 процентов. Тот же характер распределения мнений подтвердил и самый последний опрос на эту тему, проведенный в сентябре 2012 года (см. таблицу 2).

Если посмотреть, у каких социальных групп имя Сталина вызывает уважение, то мы увидим, что имеющиеся различия не слишком велики. Среди молодежи в целом, среди образованных и городских жителей поклонников Сталина или тех, кто разделяет "сталинский миф", несколько меньше, чем среди пожилых и малообразованных россиян, особенно сельского населения или населения малых городов. Дело не только в том, что бедная и депрессивная, стагнирующая, а местами — деградирующая провинция является своеобразным хранилищем советских представлений, сколько в том, почему это происходит. Там, где социально-структурная, институциональная дифференциация подавлена, где сложность жизни выражена в минимальной степени, сохраняется примитивный, партикуляристский, преимущественно личный, тип коммуникаций и институционального взаимодействия и крайне низка цена человеческой жизни (в том числе в буквальном смысле — стоимость жизни). Но там же особое значение приобретают институты, компенсирующие эту неразвитость навязанными сверху коллективными символами и представлениями (а такими институтами могут быть только школа и телевизионная пропаганда). Напротив, в крупных городах рост ценности индивидуализма как явления, сопутствующего усложнению социальной жизни, оборачивается неприятием сталинского мифа (а не просто безразличием к нему) (см. таблицы 2 и 3).

В других странах, бывших советских республиках (за исключением Грузии) наблюдаются схожие закономерности распределения мнений о Сталине. Максимальное число респондентов, не знающих ничего о Сталине, зафиксировано в Азербайджане (22 проц.)²⁷, что может служить косвенным показателем растущей дистанции этой страны по отношению к советскому идеологическому наследию и к общему прошлому. Эта тенденция дополнительно усиливается существенным отличием культуры и религии Азербайджана от других стран — участников настоящего исследовательского проекта.

Как уже отмечалось, высокий удельный вес суммарных индифферентных реакций отмечен в России: 50 проц. опрошенных демонстрируют подчеркнуто нейтральные установки по отношению к данной символической фигуре.

Характерно, что такая реакция — нежелание высказывать какие-либо жесткие и определенные установки в отношении советского диктатора проявляется у значительной части респондентов, обладающих значимыми социальными ресурсами: в Армении среди опрошенных жителей столицы, Еревана, "безразличных" насчитывается 28 проц., в селе — 25 проц., в Грузии в Тбилиси — 21 проц., в селе — 10 проц. (в Азербайджане такой закономерности не отмечается). В России картина обратная: в Москве безразличных — 27 проц., в селе — 30 проц., но в малых и средних городах, являющихся своего рода "резервацией социализма", социальной базой путинизма — 36—39 проц.; положительно воспринимающих Сталина в Москве —18 проц., негативно — 46 проц., в малых городах, соответственно, 29 проц. и 16 проц., в селе эта пропорция выглядит еще контрастнее — 35 проц. и 18 процентов. В Ереване и Баку прослеживается та же закономерность: доли положительно и отрицательно относящихся к Сталину составляют 23 проц. и 39 проц., 21 проц. и 35 процентов. Однако в Тбилиси картина прямо противоположная: 41 проц. и 28 проц., что требует отдельного объяснения, связанного со специфическим контекстом отношения к Сталину как репрезентативно-национальной, именно грузинской фигуре правителя СССР (см. статью Лаши Бакрадзе в данном сборнике). Хотя и здесь хранителями сталинского мифа выступают, прежде всего, периферийные группы и категории населения (пожилые люди, жители села, менее образованные респонденты), но контраст в установках между социальной элитой и массой менее выражен, чем в других республиках. Во всяком случае, характерная двойственность ("Сталин — мудрый руководитель, который привел СССР к могуществу и процветанию" и "Сталин — жестокий, бесчеловечный тиран", "самое важное — что под его руководством наш народ вышел победителем в Великой Отечественной войне" и "не может быть оправдания" политическим репрессиям при Сталине) сохраняется и в Грузии.

Увеличение числа россиян, позитивно оценивающих заслуги Сталина, не означает роста человеческих симпатий к нему или реставрации тоталитарных установок, хотя соблазн таких интерпретаций велик. Оценки сталинизма и сталинской эпохи двоятся: "историческая роль" Сталина стала котироваться в общественном мнении выше (см. таблицу 4), а восприятие того времени, помеченного его именем, сохраняет негативные коннотации, хотя и все с меньшей силой (см. таблицу 5 и 6).

Сама эта двойственность, кажущаяся алогичной, не случайна. Как показывает анализ данных, одни и те же люди говорят, что Сталин — тиран, виновный в смерти миллионов людей и что только под его руководством СССР превратился в могущественную и процветающую державу; что политика Сталина привела к разгрому военных кадров и неготовности страны к войне и что только под руководством Сталина наш народ вышел победителем в этой войне (см. таблицу 7). Подобное, многократно повторяющееся в социологических исследованиях соединение не просто разных, а "несовместимых" мнений указывает, что это не социологический артефакт или ошибка методики опросов, не "шизофрения массового сознания", каковой часто его готовы считать многие наблюдатели, а действие специфических механизмов "двоемыслия", определяющих тоталитарное и — в меньшей степени — посттоталитарное сознание.

Эффекты такого рода повторяются и фиксируются независимо от техники опросов или особенностей статистической обработки. Их нельзя объяснить и тем обстоятельством, что респонденты, давая содержательно различные ответы, мысленно ориентируются на разные воображаемые референтные "фигуры вопрошающих": в одном случае ответа ждет как бы представитель государства, на которого ложится отсвет величия, приоритетности важных государственных интересов, носитель коллективных символов и представлений; в другом — носитель "обыденного здравого смысла" и морали, ценностей и интересов общества, частного человека, оценивающего актуальные и исторические события со своей точки зрения. Эти семантические плоскости взаимодействия респондента и авторитетных инстанций, представленных интервьюером в ситуации опроса, можно разводить лишь теоретически, концептуально; в сознании и отдельного человека, и тем более в массовом сознании они смешаны, переплетаются, а главное — дополняют друг друга. (Собственно, на достижение такого результата и нацелена пропаганда.)

Амбивалентность массовых установок функциональна, она указывает на неразрывность сочетания национального величия с насилием, образующих характерную травматическую структуру постсоветского сознания. Одно не может быть выражено без другого. Поскольку государство здесь никогда (ни в царское, ни в советское, ни в постсоветское время) не являлось инстанцией интересов общества, то выполнение социальных функций, все равно в какой сфере — от воинской повинности как священной обязанности и долга гражданина до контроля над моралью и культурой, — немыслимо без соответствующей доли принуждения. Соединение насилия и символов коллективных ценностей, единства, престижа, славы образует то, что называется "фасцинацией зла", обаянием или притягательностью государственной истории, величия империи или сакрализацией державной власти²⁸. Высокая значимость подобных структур коллективного сознания позволяет понять, почему потенциал гражданской солидарности остается слабым: происходит девальвация частных интересов, их стерилизация перед лицом "величия" национального целого, монопольно представляемого властями. А слабость гражданской солидарности парализует возможности политических изменений в России.

На вопрос (август 2009 года): "Как вы считаете, на ком, прежде всего, лежит ответственность за репрессии и потери нашей страны в 30-е — начале 50-х годов ХХ века?" — 19 проц. ответили "на Сталине" и ровно столько же — "на государственной системе", но относительное большинство (41 проц.) не склонно разделять эти понятия и ответственность, объединяя Сталина и государство в одно целое (6 проц. считали виновными "врагов нашей страны" или называли еще какие-то другие причины, 15 проц. затруднились с ответом). Такая картина массовых воззрений соответствует персоналистскому представлению об истории и социальной организации авторитарного социума, подтверждая вывод о слабой дифференциации социальной системы в новейшей России.

Явный эффект пропаганды Сталина — "расползание" на поверхности массового сознания этого пропагандистского пятна — сопровождается эрозией самого сталинского мифа о всемогущем диктаторе. Большая часть россиян не принимает такую модель национального правителя (см. пункты 6 и 7 в табл. 7), но при этом не имеет достаточных ресурсов для сопротивления государственной точке зрения. Это приводит к тому, что люди закрываются от болезненной проблемы собственной моральной несостоятельности и невозможности собственной моральной оценки прошлого — и выбирают комфортную позицию "мы еще не знаем всей правды о Сталине и его действиях". Такого мнения придерживается абсолютное большинство опрошенных — 68 проц.; к ним следует добавить еще 19 проц. "затруднившихся с ответом", итого — 87 процентов. Иначе говоря, это практически всеобщая реакция на травму национального сознания. Очень немногие россияне готовы следовать старой идеологической версии КПСС, сложившейся к ХХ съезду, в рамках которого репрессии 1920—1950-х годов представлялись как историческая неизбежность в условиях враждебного окружения СССР или следствие остроты "классовой борьбы". Сегодня бóльшая часть опрошенных склона расценивать их как политическое преступление, не подлежащее оправданию.

Однако, несмотря на понимание бесчеловечного характера политики Сталина, основная масса населения России все равно не решается принять идею суда над Сталиным как носителем высшей власти, то есть признать персональную и правовую вину руководителя государства (а не частного, хотя и очень влиятельного человека), требующую юридической и моральной ответственности. В августе 2009 года социологи Левада-Центра задали вопрос: "Учитывая масштаб репрессий в сталинскую эпоху, согласны ли вы, что руководителя страны Иосифа Сталина следует считать государственным преступником?" "Согласны", ответили 38 проц., были не согласны с этой оценкой 44 проц. ("в целом не могу так сказать" — 32 проц. + "совершенно не согласен" — 12 проц.); затруднились ответить — 18 процентов. Иначе говоря, 62 проц. россиян отказались признать необходимость дать государственно-правовую оценку сталинскому (=советскому) режиму.

Большинство россиян не хотят ни возвращения культа Сталина, ни даже его частичной реабилитации; они против восстановления его памятников, снесенных при Хрущёве, и тем более — против установления новых монументов в его честь, которые предлагали возвести некоторые депутаты Госдумы к 65-летию Победы над Германией. Столь же недвусмысленно большая часть респондентов (54—59 проц. на протяжении десятилетия 2001—2010 годов) высказывалась против возвращения Волгограду старого названия "Сталинград", несмотря на весь героический ореол Сталинградского сражения²⁹. Глубоко укорененный страх, который вызывает та эпоха, и затаенная антипатия к этому персонажу проявляется, среди прочего, и в откровенном нежелании жить при Сталине или подобном ему диктаторе (74 проц. опрошенных в 2008 году и 67 проц. в 2012-м). Схожие реакции проявляются и в других республиках, где проходил данный опрос.

Но при этом символический статус Сталина в структуре связанного с ним государственного мифа блокирует самую возможность — а также усилия некоторых негосударственных СМИ, общества "Мемориал" и других неправительственных организаций — по рационализации советской истории и реальной роли тоталитарной партии и государства. Отношение к Сталину как персонификации величия и мощи СССР — сверхдержавы, морального победителя в войне лежит в основе стойкого сопротивления попыткам люстрации или некоего варианта "нюрнбергского трибунала" над организаторами террора и политики репрессий в СССР. Уже в 1990 году 62 проц. опрошенных заявили о том, что пресса, ТВ уделяют "критике сталинизма" и "разоблачению преступлений Сталина" слишком много внимания. Эта проблематика явно надоедала³⁰. В СМИ и выступлениях политиков отчетливо прозвучало: хватит очернять наше славное прошлое! И по существу, эти мотивы никуда не уходили, оставаясь действенными инструментами дискредитации сторонников реформ и либералов. В феврале 2011 года группа правозащитников и политических экспертов обратилась к президенту Дмитрию Медведеву с предложением широкой кампании "десталинизации", без которой провозглашенная Медведевым "модернизация России" и "становление правового государства" не могут быть осуществлены. С такими же идеями выступали и некоторые оппозиционные демократические партии. Эти инициативы вызвали яростное сопротивление как идеологов "партии власти" ("Единой России"), так и коммунистов и националистов. Программа правозащитников была воспринята идеологической обслугой режима как провокация, нацеленная "на разъединение и развал общества", навязывание представлений о том, что "вся Россия — это большая Катынь", на раскол правящего класса и его партии "Единая Россия"³¹. Особенно резко против этой программы выступали коммунисты. Как писал один из историков, преподаватель философии, сторонник КПРФ, Михаил Ломаков, "сталинское правление учитывало менталитет русского народа, а власть либералов отторгается как чужеродная ткань". Называя медведевскую "модернизацию" "утопией", он утверждал, что "на фоне того, что произошло за последние 20 лет, советское время, прежде всего сталинская эпоха, выглядит если не идеальным, то романтическим временем, временем трудовых и боевых свершений. А символ этого времени — Иосиф Сталин". Как и многие другие публицисты и кремлевские политологи, он утверждал, что либералы хотят уничтожить Сталина потому, что понимают, что сегодня перед лицом угрозы полного подчинения Западу в стране есть социальный запрос на личность, подобную Сталину³².

Мотив опасности, исходящей от Запада, который "навязывает России демократию" для того, чтобы превратить ее в свою сырьевую колонию, повторяется и Путиным, и кремлевской пропагандой. Значительной части российского населения он кажется убедительным, поскольку соответствует идеологическим стереотипам времен холодной войны, духу закрытого общества, который сохраняется и по настоящее время, хотя и в ослабленном виде. Именно такое мировосприятие в наибольшей степени соответствует нуждам путинского руководства. Антизападный пропагандистский ход снижает значимость всех обвинений в адрес Сталина, "обезвреживает" разоблачения Сталина, идущую еще от доклада Хрущёва на ХХ съезде КПСС.

Самая простая тактика в этом роде — дисквалифицировать либо сами обвинения, либо обвиняющих. Но успешно она действовала лишь на незначительные по масштабу группы убежденных сталинистов, в основном пенсионеров, как правило, бывших партийных активистов или бюрократов. С тем, что "сталинские репрессии" — это "выдумка, имеющая целью опорочить великого вождя", согласились лишь 5 проц. в 2007 году. Но на вопрос: "Согласны ли вы с тем, что масштабы репрессий во времена Сталина сильно преувеличены?" — утвердительно отвечали уже около трети всех опрошенных (29 проц. в июле 1996 года), хотя не соглашалось с этим мнением заметно большее число — 43—49 процентов. Другой вариант защиты — сказать, что репрессии были связаны лишь с "чистками" в партии и касались либо в основном политических "верхов", либо "действительных врагов народа", также был принят относительно небольшим числом опрошенных (18 проц. и 9 проц., соответственно, в 2007 году; 14 проц. и 10 проц. в 2011 году).

Для общественного мнения гораздо важнее в функциональном плане тезис о том, что репрессии были тотальными и социально ненаправленными, что они охватывали все категории населения и социальные группы. (Иначе невозможно удержать тезис об иррациональности террора.) Поэтому на вопрос (апрель 2011 года): "Кто, на ваш взгляд, подвергался репрессиям в 1937—1938 годах?" — лишь 11 проц. заявили: "те, кто был явно или скрыто настроен против Советской власти", еще 8 проц. — "наиболее преданные сторонники советской власти", 23 проц. дали ответ "наиболее способные и авторитетные люди", но относительное большинство — 48 проц. опрошенных сказали: "все без разбора, по произволу властей или доносам". Иначе говоря, преступления советской власти совершались, по мнению бóльшей части населения, именно против всего народа, а не против какой-то отдельной группы; жертва — народ в целом. При этом важно, что массовое сознание не склонно относить к пострадавшим от репрессий только тех, кто попал в эту мясорубку лишь в годы большого террора; люди в массе своей понимают репрессии гораздо шире, включая сюда и военнопленных, и раскулаченных, и спецпереселенцев, и членов семей репрессированных (см. таблицу 8).

Поэтому абсолютное большинство россиян не испытывают затруднений, отвечая на вопрос: нужна ли "программа десталинизации"? Все без исключения пункты этой программы признаются российским обществом как необходимые, а сама программа как давно назревшая (см. таблицу 9).

Проблема преодоления сталинского мифа заключается не в том, что люди не знают о преступлениях Сталина, а в том, что они не считают преступной саму советскую систему (равно как и не видят альтернативы путинскому авторитаризму, поскольку просто не представляют себе, каким еще могло бы быть устройство государства). В сегодняшнем российском обществе нет общепризнанных моральных и интеллектуальных авторитетов, способных поставить советской системе такой диагноз. Население само по себе не в состоянии осмыслить прошлое страны. Поэтому единственной реакцией на фрустрацию знания о сталинских репрессиях оказывается общественная прострация и желание обо всем этом "забыть". Собственно именно этот результат и был целью путинской технологии господства: отсутствие моральной ясности и массовая апатия, ставшие основой авторитарного режима.

Сталин и Грузия: "Великий сын народа" все еще с нами

Лаша Бакрадзе

25 февраля 1956 года на ХХ съезде партии Никита Хрущёв сделал тайный доклад "О культе личности и его последствиях". К 5 марта, годовщине смерти Сталина, в Грузии начались массовые выступления. Это был один из первых массовых протестов в Советском Союзе после 1920-х годов с политическими требованиями, направленными против правительства. 9 марта в Тбилиси, эпицентре событий, правительственные войска открыли огонь против митингующих, что привело к многочисленным жертвам³³.

Несмотря на то что демонстранты выступали со сталинистскими и коммунистическими лозунгами, за этими выступлениями скрывались, прежде всего, националистические мотивы. Выступление Хрущёва официально опубликовано не было, о нем ходило множество слухов. В частности, говорилось, что некоторые черты характера Сталина Хрущёв объяснял его национальной принадлежностью. Жители Грузии были оскорблены неуважительным отношением к Сталину. Даже в представлении тех, кто считал Грузию жертвой коммунистического режима, Сталин был не только советским вождем, главным создателем этого тоталитарного режима, но также грузином, который смог оставаться единоличным правителем огромной империи в течение десятилетий. Такова была формула примитивной компенсации: они "имеют" нас, а "наш парень" — их.

Даже те, кто не любят Сталина, видят в нем сверхчеловека, мифическое существо, его мировая слава отчасти кажется лестной даже им. Великий поэт XX века Галактион Табидзе пишет о домике в Гори: "Здесь тайна этой лачуги — загадка всего человечества". Далее через несколько строк: "нет у него настоящего имени, имя ему легион"³⁴ (Легион = Сатана, см. Евангелие от Марка, 5:9). Григол Робакидзе, известный писатель, эмигрировавший в Германию, видит в нем Ахриманскую силу³⁵.

Масштаб Грузии не позволял ни одному из ее правителей стать исторической фигурой всемирного значения. В XII веке анонимный историк писал о царе Давиде Строителе, "с грузинским лишь войском ничего бы и Александр [Македонский] не совершил хорошего. И если бы Давид персидское имел царство, или греческую и римскую силу, или других великих царств, тогда бы увидал ты деяния его, превыше других хваленых!"³⁶. Правителем империи и главнокомандующим огромного войска через восемь веков стал Сталин.

Домик в Гори, в котором родился Иосиф Джугашвили, был превращен в святыню подобно Мавзолею на Красной площади. Грузинский миф о Сталине, видимо, до сих пор жив. Но в Сталине нуждаются не как в герое национальной истории, а как в самом известном грузине.

Отношение к Сталину в Грузии неверно отождествлять с приверженностью к советской власти, коммунистической идеологии или авторитарному режиму. По моему мнению, насильственный разгон мартовской демонстрации 1956 года привел к крушению коммунистической идеологии в Грузии, усилив антипатию грузин и, можно сказать, похоронив веру в советскую власть, и вызвал новую волну грузинского национализма. После 1956 года уважение к Сталину постепенно теряет всякую связь с отношением к коммунизму, совершенно отдаляется от него. Можно сказать, что образ Сталина становится частью идеологии грузинского национализма, имеющего глубокие советские корни. После распада Советского Союза в Грузии, в отличие от России, нет сколько-нибудь влиятельной коммунистической партии, нет и сильной ностальгии по советскому прошлому. Здесь трудно найти большую группу людей, которые, как Президент России Владимир Путин, считали бы распад Советского Союза "величайшей геополитической катастрофой XX века"³⁷. Империя, несмотря на возвышение Сталина, не была родиной для грузин. Концепции "Третий Рим" или "Великая Отечественная война" не являются частью грузинского мифа. Победа над фашизмом во Второй мировой войне не стала составляющей грузинской идентичности. Но, несмотря на это, проведенный в 2012 году опрос общественного мнения показывает, что грузины чувствуют даже бóльшую гордость за победу в войне против нацистской Германии, чем россияне. В войне 1941—1945 годов население Грузии понесло потери бóльшие, чем жители какой-либо другой республики, на территории которой не было боевых действий. Но сегодня эта война не воспринимается как отечественная, и поэтому в Грузии с симпатией относятся к тем грузинам, которые тогда перешли на сторону Германии в надежде добиться независимости для своей родины. Хотя их несравненно меньше, чем тех, кто воевал в составе советских войск, к ним не относятся как к предателям.

Причины симпатии к Сталину в России и Грузии также различны: в России Сталин является символом патерналистского порядка и сильного государства (подробно характер восприятия Сталина в России проанализирован в материалах Льва Гудкова и Марии Липман в этом сборнике). В Грузии он воспринимается как бунтовщик против существующего строя, идущий против правил — ведь представитель колонизированного меньшинства, как правило, не может оказаться во главе империи.

Несмотря на доклад Хрущёва, десталинизации всесоюзного масштаба в течение всего советского периода так и не случилось. Естественно, она не произошла и в Грузии. Советский террор, за который в первую очередь несет ответственность Сталин, стал предметом серьезного общественного обсуждения только в период перестройки.

В отличие от других тоталитарных режимов (прежде всего нацистской Германии), где вслед за падением режима усилиями союзников по антигитлеровской коалиции началась денацификация, в Советском Союзе после смерти Сталина система не изменилась, а всего лишь стала более умеренной. Ее главными действующими лицами остались совиновники преступлений сталинской эпохи, и никто не ставил под вопрос коммунистическую идеологию, которая способствовала установлению тоталитаризма. Люди, ответственные за создание и стабилизацию этого режима, так никогда и не были привлечены к ответственности.

Поэтому в Советском Союзе оказалось невозможным такое переосмысление истории репрессий, какое произошло, например, в Германии. Широкая общественность заинтересовалась этой историей и стала получать о ней информацию только спустя примерно 35 лет после смерти Сталина, в период перестройки и распада Советского Союза. Поскольку систематическая работа по информированию и просвещению граждан об ужасах тоталитаризма на государственном уровне не проводилась, Сталин, в отличие от Гитлера, так и не стал "воплощением зла". Это определило особенности культурного восприятия советского диктатора.

После восстановления независимости Грузии в 1991 году сложилась крайне сложная социальная и политическая ситуация, в которой не было возможности для серьезного анализа новейшей истории. Хотя 9 мая 1995 года, в 50-ю годовщину победы в войне, Эдуард Шеварднадзе, тогдашний глава Грузии, посещая Музей Сталина в Гори, сказал, что этот музей должен стать центром изучения "феномена" Сталина, — из этого сомнительного плана так ничего и не вышло. К сожалению, недостаточный интерес к новейшей истории сохраняется и по сей день.

В течение последнего десятилетия, после "революции роз" в 2003 году, была слышна не только антироссийская и антикоммунистическая риторика, но и критика Сталина. Но к сожалению, в Грузии пока не были проведены серьезные исторические и политологические исследования, которые были бы доступны и привлекли бы внимание широкой общественности. Музей оккупации, созданный с пропагандистской целью, естественно, не слишком способствовал увеличению знаний общества о советской и, в частности, сталинской эпохе. Поверхностные телевизионные фильмы не могут серьезно повлиять на отношение к Сталину и его деятельности. Школьные учебники тоже не дают молодежи достаточно глубокого представления о советской эпохе, а в вузах уже почти нигде не преподают советскую историю как отдельный предмет. Инициатива переименования Музея Сталина в Гори в Музей сталинизма не вызвала в стране никакой реакции, потому что у правительства не было намерения инициировать подобную дискуссию. Более того, можно предположить, что дешевая риторика или акции, подобные демонтажу памятника Сталина, произведенному в Гори ночью, тайком, по указу сверху, без какого-либо общественного обсуждения, варварская борьба правительства против советской символики — все это могло вызвать лишь обратную реакцию. Доказать это эмпирически, к сожалению, невозможно, поскольку нам неизвестны результаты ни одного социологического исследования об отношении к Сталину, проведенного ранее 2012 года. Сам факт отсутствия опроса, посвященного этой теме, говорит либо о равнодушии, либо о нежелании видеть проблему. Бегство от проблемы, попытка спрятаться от чувства вины и собственной ответственности, переложить вину на других — характерная для грузинского общества реакция на болезненные вопросы.

Невозможно проследить динамику отношения к Сталину в течение последних двух десятилетий, как, например, это было сделано в России. Известно, что сразу после поражения "Национального движения" и прекращения идеологического давления в этом направлении жители села Земо-Алвани вернули на постамент спрятанный до этого памятник Сталину. В Гори также намерены восстановить памятник Сталину.

Единственный источник знания об отношении граждан Грузии к Сталину до нынешнего опроса — телевизионное шоу 2009 года "Великая десятка Грузии". К удивлению многих, Сталин не попал даже в шорт-лист из 50 кандидатов. После знакомства с результатами социологического исследования, которыми мы располагаем сейчас, возникает подозрение, не было ли манипуляций в процессе подсчета голосов в этом шоу. Есть основания полагать, что в аналогичном проекте российского телевидения "Имя России" (2008 год) административное вмешательство в ход голосования привело к понижению рейтинга Сталина³⁸.

Результаты социологического опроса октября—ноября 2012 года дают повод задуматься. В стране высок процент тех, кто благожелательно воспринимает фигуру Сталина (45 проц.), и положительное отношение к Сталину в Грузии более ярко выражено, чем в Армении или Азербайджане, а также в России.

Несмотря на менее откровенные симпатии к Сталину, в Азербайджане и Армении, где мифологизированная эмоциональная связь со Сталиным гораздо слабее, чем в Грузии и России, все же достаточно высока доля положительных оценок его деятельности. Однако самый удивительный результат — в азербайджанских данных, согласно которым 22 проц. всех опрошенных (и 39 проц. молодых) заявляют, что не знают, кто такой Сталин.

К сожалению, симпатии к Сталину необъяснимы лишь недостатком образования. Как можно было ожидать, среди респондентов со средним, а особенно — респондентов со средним техническим образованием чаще встречаются положительные высказывания о Сталине, чем среди респондентов с высшим образованием. Но разница не настолько велика, чтобы сделать вывод о том, что высокий уровень образования несовместим с симпатией к Сталину.

То обстоятельство, что мнение респондентов не зависит от уровня полученного ими образования, хорошо иллюстрируют ответы на вопрос об оценке сталинских репрессий. Двадцать семь процентов респондентов с высшим образованием и 23 проц. респондентов со средним образованием в Грузии согласны, что "это была политическая необходимость, они [эти репрессии] исторически оправданны"; эта разница находится в пределах статистической погрешности.

Среди жителей Тбилиси больше тех, кто относится к Сталину отрицательно, чем среди жителей других населенных пунктов, но фундаментальных различий здесь нет.

Шестьдесят шесть процентов населения Тбилиси, 66 проц. респондентов с высшим образованием, 64 проц. молодых респондентов (в возрасте от 18 до 30 лет) заявляют, что не хотели бы жить и работать при таком руководителе страны, как Сталин. Эти результаты показывают, что положительное отношение к роли Сталина вовсе не связано с мечтой о "твердой руке" или ностальгией по прошлому. Ностальгией можно объяснить отношение пенсионеров, среди которых высоки симпатии к Сталину. Хотя при этом надо помнить, что в сталинскую эпоху большинство сегодняшних пенсионеров были крайне молоды и их положительное отношение к Сталину объясняется скорее воспоминаниями об относительной стабильности и "благополучии" позднего советского периода, в частности брежневского (1964—1982 годы), когда до определенной степени произошла реабилитация образа Сталина. Несмотря на это, 40 проц. опрошенных пенсионеров считают, что сталинские репрессии были политическим преступлением (примерно такая же доля пенсионеров — 34 проц., считает, что сталинские репрессии были политической необходимостью). Однако это не мешает им (так же как и другим группам населения) положительно отзываться о Сталине. Большинство опрошенных также не оправдывают жертв советского народа в сталинскую эпоху.

Почти четверть опрошенных молодых людей (от 18 до 30 лет) характеризует свое отношение к Сталину как равнодушное, и еще почти треть или отказывается отвечать на этот вопрос (3 проц.), или не знает, как ответить (16 проц.), или говорит, что не знает, кто такой Сталин (10 проц.). Большая доля ответов "не знаю" среди молодых людей говорит об их равнодушии к Сталину и истории того периода.

Те респонденты, кто считает Россию главным врагом Грузии (41 проц.), оценивают Сталина менее положительно, чем другие — те, кто назвал в качестве главного оппонента другие страны или затруднился ответить на этот вопрос (52 проц.). Негативное отношение, с другой стороны, встречается чаще (26 проц. среди респондентов, считающих Россию главным врагом Грузии, и 15 проц. среди других респондентов). Хотя эти различия тоже не настолько велики, чтобы думать, что отношение к Сталину зависит от симпатий по отношению к России.

Согласно результатам исследования, в различных группах грузинского общества не наблюдается сколько-нибудь серьезных различий в отношении к Сталину, и это отношение в целом можно оценить как положительное. Таким образом, несмотря на ускоренную модернизацию Грузии последних девяти лет, изменения если и есть, то поверхностные, и грузинское общество до сих пор находится в плену советского мышления.

Положительное отношение к Сталину не означает поддержку авторитарного типа правления. То же исследование, проведенное CRRC, показывает, что 68 проц. опрошенных в Грузии поддерживают идею демократии, и из всех стран, в которых проводился опрос, это самый высокий показатель.

Для многих жителей Грузии Сталин остается важным символом, однако он лишен серьезного политического содержания. Скорее он становится объектом локального патриотизма и народного поклонения. Портрет Сталина (сына башмачника, как бы "святого покровителя башмачников") висит у каждого обувного мастера рядом с иконой Богоматери. Грузинское общество в большинстве своем не склонно к рефлексии и по-прежнему консервативно, при этом подобные настроения усиливаются. Граждане Грузии избегают дискуссии на болезненные темы, переоценка ценностей дается им с трудом. Как оказалось, отказа от устоявшегося мифа о Сталине как о "великом сыне грузинского народа" так и не произошло.

Пятого марта 2013 года исполняется 60 лет со дня смерти Сталина. За это время Грузия не смогла "десталинизироваться". И символично, что знаменитый памятник Сталину в его родном городе Гори, демонтированный в 2010 году, будет заново воздвигнут почти на старом месте — на 500 метров ближе к дому, где он родился.

5 марта 2013 года

Социологические опросы были проведены Левада-Центром и Кавказским центром исследовательских ресурсов (Caucasus Research Resource Centers — CRRC) по заказу Фонда Карнеги за Международный Мир.

Примечания:

Выражаем благодарность участникам проекта: директору Левада-Центра Льву Гудкову, который предоставил данные российских опросов и их анализ; автору Лаше Бакрадзе и фотографу Гураму Цибахашвили из Грузии; Ирине Варданашвили из Кавказского центра исследовательских ресурсов (CRRC), подготовившей иллюстрации; Фонду Генриха Бёлля, оказавшему финансовую поддержку; коллегам из Фонда Карнеги за Международный Мир Чарльзу Личфилду, Илонке Освальд, Евгену Саутину, Джоселин Соули и Ребекке Уайт; а также двум людям, без которых этот проект бы не состоялся, — Тинатин Зурабишвили из CRRC, которая — при поддержке своих коллег — разработала кавказские исследования и разобралась в их результатах, и Марии Липман, выступившей не только в роли автора, аналитика и переводчика, но и вдохновителя этого проекта.
См., например: Blomfield A. Why Russia Wants to Make Stalin a Saint // The Daily Telegraph. 2008. Jul. 24; Solovyov D. Liberals Rap Kremlin As Stalin Is Worshipped // Reuters. 2010. March 5.
Возможное исключение тут — Туркмения, но даже там многочисленные политзаключенные обычно находятся в заключении, чем подвергаются физической расправе.
Rieber A. Stalin, Man of the Borderlands // American Historical Review. Vol. 106. No 5. Dec. 2001. P. 1651—1691.
Чичибабин Б. Колокол. Сб. стихов. М.: Известия, 1989.
Malia M. The Soviet Tragedy: A History of Socialism in Russia, 1917—1991. N. Y.: The Free Press, 1994. Русский перевод: Малия М. Советская трагедия. История социализма в России. 1917—1991. М.: РОССПЭН, 2002.
Стыдливое умалчивание власти вкупе с нарастающим недовольством — враньем, лицемерием, воровством брежневской власти — вызвали глухой общественный протест в обществе, одним из проявлений которого стал "Сталин на ветровом стекле" — в 1970-е годы в автобусах, грузовиках и просто личных автомобилях нередко можно было встретить фотографию Сталина. См.: Некипелов В. Сталин на ветровом стекле // Континент. 1979. № 19.
Память о национальных трагедиях так же священна, как память о победах (видеозапись в блоге Дмитрия Медведева). 2009. 30 окт. Стенограмма: http://kremlin.ru/transcripts/5862.
Дмитрий Медведев: "Нам не надо стесняться рассказывать правду о войне — ту правду, которую мы выстрадали" (интервью) // Известия. 2010. 7 мая.
Путин в Катыни осудил сталинские репрессии, но призвал не винить за них россиян. NEWSru.com, 2010. 7 апр.
Госдума обвинила Сталина. Агентство "Интерфакс", 26.11.2010.
Колесников А. "Если бы он сегодня не приехал, это невозможно было бы понять" // Коммерсантъ. 2007. 31 окт.; Подход к прессе после посещения Бутовского мемориального комплекса, Kremlin.Ru, 30 октября 2007 года, Москва, Бутово.
В 2010 году Совет по правам человека и гражданскому обществу объявил о начале обширной программы десталинизации (см.: Федотов обозначил приоритеты Совета по правам человека. Агентство "Интерфакс", 12.10.2010.), но, судя по всему, программа осталась не более чем декларацией.
Колесников А. Указ. соч.
Выступление на торжественном вечере, посвященном Дню работника органов безопасности, 20 декабря 2007 года, Москва, Государственный Кремлевский дворец (Архив сайта Kremlin.Ru).
Торжественный вечер, посвященный Дню работника органов безопасности, 20 декабря 2011 года, Москва (Сайт Kremlin.Ru).
День работника органов безопасности учрежден Борисом Ельциным в 1995 году и с этого времени отмечается в качестве профессионального праздника; в этот день президент направляет приветствие сотрудникам службы государственной безопасности.
См., например: "Нужен единый школьный учебник истории – для России и для СНГ" - Сайт В. Мединского, 17.11.2010.
См. список памятников жертвам политических репрессий на территории бывшего СССР на сайте "Сахаровского центра".
Назовем лишь несколько примеров: канал "Россия" в течение длительного времени транслировал "Исторические хроники" Николая Сванидзе; на этом же канале шли экранизации произведений Варлама Шаламова и Солженицына; из последних примеров — документальный фильм Алексея Пивоварова о коллективизации, вышедший на канале НТВ в октябре 2012 года.
Chapkovsky Ph. The Mystery Triangle: The Source of Popularity of Apologetic Pro-Stalinist Literature in Russia. Paper presented at The University of Helsinki International Symposium: “Narratives of Suffering in Post-Cold War Europe: The Second World War in Transnational Contexts”, Helsinki, September 3—4, 2012.
Дубин Б. Время свидетелей истекло // Огонек. 2009. 21 сент.
В 2012 году, выступая с ежегодным обращением к Федеральному собранию, Путин говорил о недостатке "духовных скреп": "Сегодня российское общество испытывает явный дефицит духовных скреп: милосердия, сочувствия, сострадания друг другу, поддержки и взаимопомощи — дефицит того, что всегда, во все времена исторические делало нас крепче, сильнее, чем мы всегда гордились". См.: Послание Президента Федеральному собранию, 12 декабря 2012 года, Москва, Кремль (Сайт Kremlin.Ru).
Общественное мнение — 2012. М.: Левада-Центр, 2012. С. 38.
Чичибабин Б. Указ. соч.
Открытый вопрос. В аналогичном исследовании 2000 года, касающемся главных фигур мировой политики в ХХ веке, Сталин стоял уже на втором месте после Владимира Ленина (которого назвали 65 проц. опрошенных); Сталина и Гитлера назвали равное число опрошенных (по 51 проц.), далее шел Михаил Горбачёв (42 проц.), Никита Хрущёв, Мао Цзэдун, Уинстон Черчилль, Джон Кеннеди, Маргарет Тэтчер и другие. Все приводимые здесь и далее данные получены в ходе общенациональных репрезентативных опросов.
Причем среди самых молодых опрошенных в Азербайджане, от 18 до 30 лет, таких уже 39 проц.; в Армении в этой возрастной когорте — 8 проц., в Грузии — 10 проц., в России — лишь 2,5 процента.
Поэтому не случайно, что сам набор "самых великих и людей всех времен и народов" в общественном мнении России состоит главным образом из "великих злодеев" — царей, вождей, военачальников, разбавленных именами — символами государственной культуры (Александр Пушкин, Михаил Ломоносов, Юрий Гагарин, Дмитрий Менделеев, Лев Толстой и т.д.). Тридцать подобных звезд истории первой величины включают Ленина, Сталина, Петра I, Гитлера, Александра Суворова, Георгия Жукова, Наполеона, Екатерину II, Михаила Кутузова, Ивана Грозного, Александра Македонского и других. Шокирующее попадание в этот список Гитлера (в среднем по всем замерам — 15-е место) в этой логике уже не кажется странным. См.: Гудков Л. Время и история в сознании россиян (часть II) // Вестник общественного мнения. 2010. № 2 (104). С. 39.
Аналогичное распределение мнений зафиксировано и в опросе, проведенном в октябре 2012 года: за установление в центре Москвы монумента Сталина высказались 23 проц. опрошенных россиян, против — 56 проц. (остальные затруднились с ответом или не имеют на этот счет собственного мнения); за переименование Волгограда, соответственно, 18 проц., против — 60 процентов.
Годом раньше, в январе и декабре 1989 года, ответы были следующими: "слишком много" пишут и говорят об этом — 28 проц., "достаточно" — 47 проц., "слишком мало" — 16 проц., остальные затруднились с ответом. В декабре того же года цифры уже начали меняться: "слишком много" – 45 проц., "слишком мало" — 36 процентов. В январе 1993 года мнения были такими: "слишком много" — 47 проц., "слишком мало" — 15 проц., затруднились ответить — 38 процентов. Раздражение было отчасти связано с тем, что в 1989—1990 годы значительная (если не бóльшая) часть людей была настроена на полный разрыв с советским прошлым и выражала готовность принять западную модель демократической и рыночной организации общества и экономики. Поверхностная критика Сталина явно не удовлетворяла людей. Они не согласны были считать Сталина единственным виновником всех бед, которые пришлось пережить народам бывшего СССР (а так думало лишь 8 проц. опрошенных), а возлагали ответственность на всю коммунистическую систему, возглавляемую и символизируемую Сталиным (так считало 38 проц.). Но примерно столько же респондентов не были склоны винить в них Сталина, считая что "в истории бывают разные периоды, и жизнь в Советском Союзе при Сталине была не самым худшим из времен" (21 проц.), или даже, напротив, защищая Сталина от критики и заявляя, что "только благодаря Сталину советскому народу удалось построить сильное, развитое государство и отстоять свою независимость в Великой Отечественной войне (21 проц.) (май 1993, N=1600).
Десталинизируй это. 2011. 31 марта (Сайт Politonline.Ru) (см. цитаты Бориса Якеменко, Андрея Исаева, Константина Затулина, Алексея Пушкова и других).
Калужский эксперт: "Десталинизация" — провокация, направленная на развал общества. 2011. 8 апр. (Сайт Regnum.Ru).
О событиях марта 1956 года. См., например: Blauvelt T. Status Shift and Ethnic Mobilization in the March 1956 Events in Georgia //Europe-Asia Studies. Vol. 61. No 4. June 2009. Множество архивных документов о секретном докладе Хрущёва и мартовских событиях в Тбилиси можно найти на сайте IDFI.ge.
Журнал "Мнатоби". 1928. № 5—6. С. 60.
Robakidse G. Stalin als Ahrimanische Macht. Aus “Dämon und Mythos, eine magische Bildfolge”. Jena: Diederichs Verlag, 1935.
Жития царя царей Давида (пер. И. Зетеишвили) // Символ. № 40. 1998. С. 298.
Характерно, что Путин продолжил эту фразу словами о том, что для российского народа он «настоящей драмой» (Архив сайта Kremlin.Ru).
Статья "Имя Россия" на сайте "Википедия".